Священномученик архиепископ Павлин (Крошечкин)

День памяти: 21 октября / 3 ноября

Архиепископу Павлину Бог послал особую судьбу. Он родился в российской глубинке, в простой крестьянской семье. Его устремленность к Богу, начиная уже с детских лет, была столь сильной и яркой, что он, преодолев все внешние препят­ствия и трудности, смог получить блестя­щее образование в Московской духовной академии, стать кандидатом богословия и со временем принять епископский сан. Полную трудов во славу Христа жизнь он завершил мученическим подвигом.

Архиепископ Пaвлин (Крошечкин)

О владыке Павлине написана удиви­тельная биография. Автором ее является безвестный биограф, который называет себя духовным чадом владыки. Он был к нему очень близок, так как жизнеопи­сание доносит такие детали, которые мог знать только человек, жи­вущий рядом с владыкой. Его свидетельства драгоценны, поскольку они позволяют увидеть путь восхождения христианина к святости и мученическому подвигу, начиная с младенческих лет. В предисловии автор биографии настаивает на том, что его ра­боту надо считать повестью, поскольку она написана не на основе документальных материалов, а по воспоминаниям – не все там мо­жет быть точным. И действительно, в описании отражены не все жизненные вехи, встречаются ошибочные датировки. Тем не менее, она воссоздает живой облик владыки и может служить, в сочетании с другими, одним из важных источников биографии архиепископа Павлина. Автором, помимо изложения жизненной канвы, приводят­ся разговоры владыки, воспоминания, описываются его привычки, характеризуется весь его душевный склад.

Судя по контексту, биография составлена в конце 50‑х годов, когда еще ничего не было известно о судьбе владыки после его ссылки в ла­геря: «Что сталось с ним? …Жив ли он, умер ли – неизвестно… Это было двадцать лет тому назад. С каждым годом огонек надежды на то, что он находится еще в живых, слабел и наконец совсем погас… Ведь ему теперь было бы более восьмидесяти лет. Где умер он?.. В какой обстановке и в каком окружении испустил он свой последний вздох?.. Где закрылись навеки его потухающие глаза?.. В какой неизвестной стране погребено его тело?.. Но, где бы ни лежал его прах, память о его светлом образе никогда не угаснет в душах знавших его…».

Жизнеописание написано с глубочайшей любовью к владыке, которой дышит каждая строка. Оно воссоздает во всей глубине и полноте его облик. Из него мы будем черпать бесценные свидетель­ства о жизни Преосвященного владыки Павлина.

Архиепископ Павлин (в миру Петр Кузьмич Крошечкин) родился в крестьянской семье в селе Керенково Мокшанского уезда Пен­зенской губернии 19 декабря 1879 года. Его отец Кузьма и мать Евдокия Парфеновна, в девичестве Решетникова, жили в достатке, но небогато. Отец Петруши умер рано, как свидетельствует аноним­ный биограф, «в русско-турецкую войну» (1877–1878), то есть, можно предположить, что вскоре после рождения сына.

Мальчик воспитывался матерью, женщиной глубоко верующей, благочестивой. Она оказала громадное духовное влияние на сына. На протяжении всей жизни оставалась самым любимым и близким ему человеком. Евдокия следовала за сыном во всех его переездах, скитаниях, разделяя его скорби и радости.

Семья Пети была известна на всю деревню своим милосердием и гостеприимством. Никому из странников и нищих не было отказа в помощи, всякий находил у Евдокии ночлег и скромное угощение. Нищелюбие и странноприимство матери было живым наставлением для Петра, росшего в атмосфере любви к ближним. Петя был необыкновенным ребенком, приходской батюшка как- то сказал, глядя на него: «У тебя, Евдокия, сынок-то какой-то особен­ный… Уж очень хорош…»

В Керенкове Петр окончил церковно-приходскую школу и про­должил обучение в училище города Мокшан. Он жил на квартире у одной женщины, которая полюбила открытого, чистого душой мальчика. Петр хорошо учился, много читал и любил ходить на бо­гослужения в ближайший Казанский женский монастырь, распо­ложенный в пяти верстах от дома. Монахини относились к нему приветливо и ласково, он с радостью исполнял их мелкие поруче­ния. Петя полюбил благолепные монастырские службы, всю чинную и возвышенную атмосферу монастыря. Мальчика неудержимо влекло в эту тихую обитель, он стремился попасть туда на каждый праздник. Именно здесь впервые зародилось у него желание стать монахом и посвятить свою жизнь служению Богу.

Из-за тяжелой болезни Петру не удалось окончить училище. Мать почти в безнадежном состоянии забрала его домой. Она смогла его вымолить и выходить. Это было второе чудесное избавление мальчи­ка от смерти. В первый раз это произошло в Мокшанах. Петр чудом нашел дорогу домой и не замерз, когда в страшную метель возвра­щался из монастыря и сбился с пути. И мать и сын были переполнены благодарности за исцеление. Петр все настойчивее думал о служении Богу, мечтая о пустынножительстве на Старом Афоне. А Евдокия дала обет в благодарность за исцеление Петруши совершить палом­ничество в Саровскую пустынь.

Весной мать и сын отправились в путь. Они прибыли в Саровский монастырь 2 мая, в канун большого храмового праздника. Здесь все поразило Петрушу: и толпы паломников, и возносящаяся к небу высо­кая колокольня, с которой призывно звучал колокольный звон, и зла­тоглавые монастырские храмы. И здесь, по свидетельству безвестного биографа, с будущим священномучеником произошло еще одно чудо. Во время всенощного бдения он вдруг внутри себя услышал голос, который отчетливо произнес: «И здесь можешь спастись…» Петр воспринял это как призыв, обращенный к нему, а душа его уже давно жаждала служения Богу. Юноша стал просить у матери разрешения остаться в монастыре, но Евдокия рассудила, что он еще молод.

Вернувшись домой, Петр не переставал просить матушку благо­словить его на жительство в Саровской обители. И та, посовещав­шись с приходским священником, отпустила сына.

В 1895 году, в 16 лет, Петр Крошечкин стал послушником Са­ровской обители. Вначале он нес послушание на больничной кухне, исполняя обязанности помощника повара. Ему приходилось носить со скотного двора молоко в большом кувшине. Для удобства он ставил кувшин на голову. От этого, как считал сам владыка, у него начались головные боли, от которых он в последующую жизнь часто страдал. Затем он работал в прачечной, стирал для братии белье.

Евдокия очень скучала и тосковала по сыну и наконец решила по­ехать к нему. Она поступила скотницей на скотный двор Саровской пустыни.

В Саровской обители Петр прослужил около трех лет. Ему при­шлось оставить обитель по причинам, которые не называет ни сам владыка, ни его биограф: «Не без промысла Божия его постигло не­кое, неблагоприятное для него стечение обстоятельств. Оно было как бы испытанием его веры и твердости в произволении. Впервые встретившись с таким искушением, он в смятении бросился к матери поведать свое горе и испросить совета. Обливаясь горькими слезами, рассказал ей все случившееся. После долгих размышлений они со­вместно решили, что ему лучше оставить Саровскую Пустынь, не да­вая места гневу, и идти искать пристанища в другом монастыре».

С рекомендательным письмом от одного любящего его монаха Петр направился в Костромскую губернию, в Николо-Бабаевский монастырь, где некогда служил и был погребен святитель Игнатий Брянчанинов. Мать его временно оставалась в Сарове. Он был при­нят в число послушников обители, работал на кухне, был трапезным. А затем ему поручили пономарское служение.

Николо-Бабаевский монастырь ему пришлось оставить из-за незначительного промаха. Как-то Петр делал уборку в храме, вошел игумен. «Что это здесь так холодно? Хорошо ли топишь?» – спросил он. Петр ответил ему почтительно, но когда тот отошел, то тихо про­изнес: «На вас не натопишься…» У игумена оказался очень тонкий слух. Он услышал эти слова и разгневался. Петру пришлось оставить обитель. Можно представить, что впоследствии владыка с юмором говорил о своей неосмотрительной дерзости. Но тогда он очень силь­но расстроился, потому что обитель и ее братия ему очень нравились.

По совету друзей-монахов он отправился в Ростовский Спасо- Яковлевский монастырь, где пробыл два с половиной года. Здесь он нес пономарское послушание, пел на клиросе. Все это молодой по­слушник очень любил. Служения отвечали высоким боголюбивым потребностям его души. Петр, как всегда, много читал духовной, житийной литературы. Он не терял связи с Николо-Бабаевским мо­настырем, переписывался с монахами, юношу очень сильно тянуло туда. И он вернулся в «Бабайки» – так ласково-шутливо называли монахи свою обитель.

Петр, как и прежде, исполнял пономарское послушание, читал Псалтырь по усопшим, все свободное от послушаний время читал религиозную литературу.

В монастыре жил на покое епископ, имя которого анонимный биограф по каким-то причинам не называет, говоря о нем как о епи­скопе Н. Этот безвестный епископ определил дальнейшую судьбу молодого послушника. Он обратил внимание на редкостную для крестьянского юноши любовь к чтению. Преосвященный стал бесе­довать с ним, руководить его чтением, давая книги из своей личной библиотеки. Епископ очень расположился к незаурядному послуш­нику и начал заниматься его образованием. Он выписал учебники по курсу гимназии, и Петр с необыкновенным усердием стал осва­ивать гимназический курс. У юноши оказались блестящая память и прекрасные способности к обучению, что приводило в восторг наставника. Он стал хлопотать о дальнейшем образовании Петра.

В 1904 году Петр Кро­шечкин по благословению монастырского начальства был отправлен в Москву и поступил послушником в Московский Новоспасский монастырь, с тем чтобы продолжить образование. Новоспасский монастырь являлся старейшей обите­лью Москвы, основанной в XIII веке благоверным князем Даниилом Москов­ским. Здесь хоронили пред­ставителей боярского рода Романовых. Русские князья и цари обяза­тельно посещали монастырь, чтобы поклониться отеческим могилам.

Новоспасский монастырь

Под покровительством епископа Н. и при содействии некоторых церковных иерархов Петр поступил в духовную семинарию и экс­терном за один год окончил ее. Ему исполнилось к тому времени 27 лет. Это был случай невиданный, изумивший всех преподавате­лей: молодой послушник окончил четырехгодичный курс за год. Та­лантливый семинарист был принят в число студентов Московской духовной академии. В монастыре Петр принял монашеский постриг – по одним дан­ным, в 1910 году, но анонимный автор утверждает, что в 1906 году юноша уже являлся рясофорным монахом. В пострижении Петр был наречен именем Павлин в память о св. Павлине Милостивом, епископе эпохи Римской империи, друге Августина Блаженного.

В 1916 году инок успешно окончил духовную академию со сте­пенью кандидата богословия. Около 17 лет, включая и годы учебы в академии, инок Павлин провел в Новоспасском монастыре. Он привязался к нему и полюбил его всей душой. Биограф приводит полные благодарности к взрастившей его обители слова владыки, произнесенные при рукоположении его в епископа: «В этой обите­ли, самой родной и самой дорогой для меня на земле, Господь поро­дил меня духовно – сподобил принять ангельский образ, иноческое пострижение, священную степень иеродиакона, иеромонаха и сан священно-архимандрита. В этой же обители Господь дал мне усер­дие и ревность к изучению богословских наук. С помощью Божией и своей родной Новоспасской обители и содействием блаженной памяти митрополита Владимира и епископа Макария я окончил Московскую Семинарию и Академию…».

В 1916 году (по данным анонимного биографа – в 1919-м) иеромонах Павлин назначен в Григорьево‑Бизюков монастырь Хер­сонской епархии на должность преподавателя Бизюковской па­стырско-миссионерской семинарии, где он проработал два года. В течение этого времени он сохранял тесные связи с Новоспасским монастырем.

За эти годы над страной пронеслись несколько революций, по­ложившие начало иной, богоборческой эпохе. Большевистский ре­жим начал крушить и ломать основы религиозной жизни в России.

Новоспасский монастырь был закрыт одним из первых в Мо­скве. 10 сентября 1918 года жилищно-эксплуатационный отдел Рогожско-Симоновского района издал предписание, по которому братии было предложено в течение трех дней освободить поме­щения монастыря. С собой монахам разрешалось взять только одежду, а также всё, что относится к религиозному культу. «Мебель во всех видах остается на местах, как то: кровати, матрасы, подуш­ки, одеяла, столы, стулья, а также кухонная утварь. За неисполнение добровольно этого предписания будет применена насильственная мера». Уже в ноябре 1918 года ЧК организовала в монастыре тюрьму для женщин, а затем исправительно-трудовой лагерь для уголовников и политических заключенных.

Монастырская община просуществовала до 1926 года в качестве братства во имя Всемилостивого Спаса при храме святителя Нико­лая, имевшем отдельный вход с улицы. В самые страшные для мона­стыря годы, 1921–1922-й, иеромонах Павлин стал наместником уже умирающего монастыря. Он был свидетелем ужасающей картины разорения родной обители. Из пяти храмов четыре были закрыты. Храм Знамения Пресвятой Богородицы превратили в тюремный барак. Обширный некрополь был уничтожен. Оказавшаяся в жен­ской тюрьме дочь Л. Н. Толстого А. Толстая рассказывала, что за­ключенные разрывали по ночам могилы в поисках драгоценностей, чтобы за удачную находку получить отпуск в город.

Санитарный врач лагеря в рапорте, отправленном властям, со­общал: «Новоспасский ИТЛ находится в ужасающем состоянии, не­которые из склепов могил доступны любопытным, гробы вскрыты, и части скелетов являются открытыми. Некоторые погреба, а в осо­бенности подвал под монастырем, загажены и представляют из себя настоящую клоаку». В монастыре происходили массовые рас­стрелы. Часть обреченных на смерть людей привозили якобы для санобработки в Знаменский храм и здесь расстреливали. Трупы хо­ронили у монастырских стен в насыпи со стороны Москва-реки. Четыре последних наместника Новоспасского монастыря были расстреляны в советское время в разные годы.

В эти времена, сродни апокалипсическим, 2 мая 1921 года иеро­монаха Павлина рукополагают во епископа. Торжество хиротонии происходило в одном из храмов Москвы при большом стечении народа. Москвичам запомнился и полюбился светлый, простой, благоговейно исполняющий службы иеромонах.

В мае 1921 года Преосвященный Павлин был назначен в Курск на должность епископа Рыльского, викaрия Курской епaрхии. Вла­дыка с большой ревностью приступил к архипастырскому служе­нию. Анонимный биограф так пишет об этом: «Здесь в полной мере развернулась его любовь к храму Божию, к службам церковным, к молитве как основному средству единения с вверенной ему па­ствой, воздействующей на нее силою благодатною. Преосвященно­му Павлину в то время было сорок два года. Полный сил душевных и телесных, он всю свою энергию, насколько позволяли обстоятель­ства времени, отдавал на служение Церкви».

Епископ Павлин являлся твердым противником обновленцев. Благодаря его позиции обновленцы не сумели привлечь на свою сторону сколько-нибудь значительную часть паствы. Владыка часто посещал города и монастыри своей епархии. В особенности он полюбил Глинскую пустынь близ Путивля, в ко­торой приобрел много преданных друзей и почитателей. Он также совершил путешествие на родину – в Пензенскую губернию, вместе с матерью побывал и в Мокшанах, и в Керенково.

14 октября 1926 года владыка был переведен в Полоцк и вступил в должность епископа Полоцкого и Витебского. Но он так и не смог приступить к исполнению своих обязанностей в Полоцке.

Осенью 1926 года Преосвященный явился одним из инициа­торов загадочных и до конца еще не изученных тайных выборов патриарха. Кстати, у анонимного биографа (вероятно, с целью кон­спирации) нет упоминаний ни о переводе в Полоцк, ни о выборах патриарха в 1926 году.

К этому времени стало ясно, что большевики никогда не по­зволят провести Поместный собор для выбора нового патриарха. Со смертью Патриарха Тихона в 1925 году его место пустовало. По­этому среди некоторых церковных иерархов созрела мысль об из­брании патриарха на соборе православных епископов путем опро­са и сбора письменных мнений большинства, поскольку реально собрать церковных иерархов уже не представлялось возможным. Выборы предстояло проводить тайно. Эту идею очень горячо под­держал епископ Павлин.

В октябре 1926 года владыка приехал в Нижний Новгород к ми­трополиту Сергию (Страгородскому), заместителю Патриаршего Местоблюстителя – митрополита Петра (Полянского), с предло­жением о выборах патриарха. Митрополит рассудил, что может инициировать выборы только в том случае, если к нему поступит официальное обращение нескольких авторитетных епископов. Он составил обращение, и владыка Павлин начал объезжать близких ему епископов, собирая подписи под обращением. Когда обращение было одобрено достаточным количеством подписей, митрополит Сер­гий обратился к российскому епископату с призывом высказаться за одного из трех кандидатов, указанных в анкете. В нее были вклю­чены три кандидатуры: митрополит Нижегородский и Арзамасский Сергий (Страгородский), будущие священномученики митрополит Казанский и Свияжский Кирилл (Смирнов) и митрополит Крутицкий и Коломенский Петр (Полянский). Все трое первыми стояли в списке поименованных в завещании Патриарха Тихона. С этим пакетом до­кументов курьеры владыки Павлина – верные ему люди – и он сам стали объезжать епископов по всей России и собирать их голоса.

Месяц курьеры ездили по стране. Ни один из них не был аресто­ван. Вернувшись в Москву, они передали пакеты епископу Павлину. Большинство епископата высказалось за избрание патриархом ми­трополита Казанского и Свияжского Кирилла (Смирнова). По не­которым данным, за него высказались 72 православных епископа.

И все же какое-то звено конспирации было нарушено, в ОГПУ просочилась оперативная информация. Начались аресты инициа­торов выборов. 8 декабря 1926 года епископ Павлин был арестован в Москве. В руки ОГПУ попали документы, относящиеся к делу вы­бора патриарха. В протоколе обыска значится: «Взято для доставле­ния в Объединенное Госполитуправление следующее: Список епи­скопов Православной Церкви 1926 года, обращение митр. Сергия о избрании митрополита Кирилла, назначение епископа Павлина, записная книжка, три письма, разбросанные списки епископов – 7 листов, молитва рукописная, заявление Павлина к митрополиту Сергию и удостоверение личности № 0061945.202». Но судьба самого главного документа – пакета бюллетеней про­голосовавших епископов – до сегодняшнего дня неизвестна. За не­сколько часов до ареста епископ Павлин успел его передать некоему доверенному лицу.

Были произведены аресты епископов, чьи подписи стояли одни­ми из первых под актом избрания патриарха. В Нижнем Новгороде арестовали и доставили в Москву митрополита Сергия, в Вятской губернии арестовали сосланного туда митрополита Кирилла. На­чались следствие, допросы. Чекисты пытались представить дело так, что тайные выборы патриарха являются антисоветской дея­тельностью.

24 декабря 1926 года владыке было предъявлено обвинение: «Рассмотрев следственное производство по делу № 42195 на граж­данина Крошечкина Петра Кузьмича (Павлина), по профессии – служителя культа (епископа), нашел, что таковой явился дея­тельнейшим участником группировки черносотенного епископата, ведшей конспиративную антисоветскую деятельность, подготовляя антисоветское выступление демонстративного характера, т. е. со­вершая преступные действия, предусмотренные ст. 62‑й УК, а посе­му полагаю: предъявить Крошечкину обвинение по ст. Шестьдесят второй УК, избрав мерой пресечения содержание под стражей».

Почти год владыка провел в одиночной камере. Это время, про­веденное в заключении, он назвал «второй Академией». Он жил под постоянным прессом сотрудников ОГПУ, в полной изоляции, претерпевая унижения, оскорбления и даже побои. Из хлебного мякиша владыка слепил крест, перед которым молился в камере.

Как свидетельствует анонимный биограф, владыка за это время пересмотрел всю свою жизнь. Однажды он целую неделю плакал о собачке, которую когда-то имел возможность спасти от смерти и не спас.

22 апреля 1927 года епископ Павлин был освобожден из тюрьмы и некоторое время проживал в Москве.

1 декабря 1927 года он получил назначение на должность управ­ляющего Пермской епархией. Владыка с усердием приступил к слу­жению. Ему вверена была очень обширная епархия. Как архипа­стырь, он объезжал города епархии, служа в храмах и разрешая различные вопросы церковного управления. Открытость и просто­та владыки снискали ему любовь и уважение паствы. В скором вре­мени в Пермь из Курска приехала мать епископа Евдокия. Сюда же прибыли и духовно близкие владыке давние его друзья – иноки Глинской пустыни и другие преданные ему люди.

Служение в Пермской епархии биограф называет сравнительно благополучным. Как известно, органы ОГПУ арестами, ссылками, запретами на регистрацию не давали возможности епископам дли­тельно управлять вверенными им кафедрами. Поэтому епископы долго их не занимали: два-три года – и новое назначение. 2 дека­бря 1930 года владыка Павлин назначается епископом Боровским, а с 30 сентября 1931 года – епископом Калужским.

Старинный живописный, тихий город Калуга, стоящий на берегу Оки, очень понравился владыке. Он был расположен недалеко от Мо­сквы, в городе еще действовали 14 храмов, что являлось редкостью для тех времен. Служил владыка в старинном, богато украшенном Казанском соборе. Главный придел в нем был освящен в честь Преоб­ражения Господня, а называли его Казанским потому, что там находи­лась местночтимая Казанская ико­на Божией Матери. Впоследствии владыка переименовал храм в Пре­ображенско-Казанский собор.

Казанский собор в Калуге

Очарование городом было столь сильным, что владыка решил купить здесь небольшой домик. К тому же престарелая мать нуж­далась в покое и уходе. Очевидно, биограф владыки видел этот дом, потому что он в деталях описал его: «Домик был старый, но добротный, с мезонином-светелкой и запущенным, заросшим сорными травами садиком. Во дворе был колодезь. Домик стоял на тихой, поросшей зеленой травкой улице. А из его окон откры­вался чудесный вид на заречные дали. Из березовой рощи, которая казалась совсем близко, ранним весенним утром доносилось пение соловья и кукование кукушки. “Здесь покой мой, здесь вселюся…” – радовался духом Преосвященный. Но Господь судил иначе…» Био­граф донес трогательные детали повседневного быта владыки: вот владыка просит положить мостки на тропинке, ведущей к беседке, потому что ее пересекала муравьиная «дорожка», – спасал их. Вот, услышав звон посуды, со всей окрестности собираются к беседке кошки, ожидая угощения, – владыка распоряжался кормить кошек и не разгонять их. Вот Преосвященный кормит и благословляет рыбок, живущих в маленьком пруду на окраине сада.

Запомнился биографу и внешний облик владыки, в котором, как он видел, проявлялась его духовная красота: «Преосвященному в бытность его епископом Калужским было уже более пятидесяти лет. Он был немного выше среднего роста, довольно плотного телосложения. Одевался Преосвященный просто, по-монашески. Походка и все движения – быстрые, полные бодрости и энергии. Не густая и не длинная светло-русая борода обрамляла его почти всегда бледное, благообразное лицо. Высокий лоб казался еще больше от лысины, но это не портило его лица. Печать мудрости, озаренной Духом Святым, лежала на нем. Преосвященного нельзя было назвать красивым. У него было совсем простое русское лицо. Но внутренняя, духовная красота делала это простое лицо пре­красным. Оно светилось кротким, тихим светом, как бы от некоей лампады, скрытой внутри. Серые, быстрые глаза с особенной силой излучали этот свет прекрасной души, освященной Божественной благодатью».

К епископу Павлину приезжали посетители со всех концов: молодые иподиаконы из Москвы, которые помогали ему служить, ищущие места для служения духовные лица с Украины. Владыка пристраивал их в храмы Калужской епархии. Много молодых слу­жителей приехало с ним из Перми – они были его келейниками, по­мощниками, преданными и любящими друзьями. Для владыки же они стали семьей – духовными чадами, возлюбленными во Христе. И конечно, приезжали друзья: епископы, монахи, земляки. Все они встречали самый радушный прием. Дом владыки всегда был открыт.

Анонимный биограф, как бы предвидя, насколько важным и дра­гоценным будет всякое свидетельство о епископе Павлине, опи­сал его обычный рабочий день: «День Преосвященного Павлина обычно проходил так. По давно укоренившейся привычке вста­вал он рано. Если не было архиерейского служения, он, прочитав свое утреннее правило, отправлялся к божественной литургии или в свой Преображенско-Казанский собор, или в другой какой-либо храм города. Обычно он проходил прямо в алтарь и там стоял до конца службы. По окончании он иногда по приглашению причта или какого-либо церковного совета заходил запросто “попить чай­ку”. Ходил всегда пешком, так как транспорта в Калуге в описывае­мое время почти никакого не было. Возвратившись, домой, до обеда он занимался обычными своими делами: принимал посетителей, разбирал и просматривал корреспонденцию, писал письма, читал.

Чтение книг для него было насущной потребностью. Без чте­ния он как бы не мог существовать. В личной библиотеке владыки в Калуге числилось до двух тысяч томов духовной литературы. В продолжение 1931–1933 годов им были прочитаны некоторые творения святых отцов, перечитано “Добротолюбие” на русском и славянском языках, а также годичный круг Четьи-Миней. Сам владыка не мог долго читать по причине головных болей, поэтому чаще читали ему вслух некоторые близкие ему люди.

После незатейливого обеда, состоящего из двух-трех простых блюд, Преосвященный иногда ложился на краткое время отдыхать. Вечерами он обычно посещал свою матушку и беседовал с нею. Иногда она сама приходила к нему, но это случалось сравнительно редко, в том только случае, когда было какое-либо неотложное дело. Вообще, надо сказать, это была простая, но мудрая старица, горячо любившая своего святителя-сына и благоговейно преклонявшаяся перед ним.

…Достойно примечания и его исключительно почтительное отношение к матери своей. Это был высокий пример исполнения на деле заповеди Божией – “чти отца твоего и матерь твою…” Тро­гательно было смотреть, как, прощаясь перед отходом ко сну, после вечерних молитв, они взаимно благословляли друг друга. Получив благословение, она торжественно крестила его. А он стоял перед ней – маленькой, неграмотной старушкой, почтительно и благого­вейно склонив голову. В обычных делах своей повседневной жизни он всегда советовался с ней ».

Внешнее благополучие жизни в Калуге сочеталось с весьма слож­ными проблемами архипастырского служения, о которых очень хорошо был осведомлен биограф. Начать с того, что владыку хо­лодно и даже неприязненно приняло калужское духовенство, вклю­чая и клир Казанского храма. Владыка испытал даже поношения и оскорбления. Это обстоятельство вызывало недоумение у биогра­фа. Он предположил, что духовенство невзлюбило его за простое крестьянское происхождение, открытость и простоту в общении. Возможно, они не знали всех обстоятельств дела о тайном выборе патриарха и в чем-то подозревали владыку. Эта холодность и не­доброжелательность духовенства Калуги сохранялась до конца служения епископа.

Притеснение владыки выразилось и в том, что кафедральному Казанскому собору не выделяли средства для отопления, и церков­ным советом был оборудован для богослужения подвал храма, где хоть и было тепло, но выглядело все крайне убого, воздух пропах подвальной сыростью и гнилью. А при этом в городе было много красивых храмов, для которых находились средства для отопления. Лишь через год владыка убедил церковный совет купить дрова и поставить железную печь в верхнем храме.

Еще более владыку огорчало то обстоятельство, что Казанский храм почти не посещали прихожане: он находился на окраине горо­да, в неудобном месте. Поначалу Преосвященный служил в почти пустом храме. И лишь постепенно, когда верующие узнали владыку и оценили его доброту, открытость, благолепие его служб, храм стал наполняться.

Другим скорбным обстоятельством служения была стеснен­ность владыки в поездках, в возможностях служить в других хра­мах Калуги и Калужской епархии. Отчасти это шло, как объясняет биограф, от неприязненности духовенства, но и от церковного рас­кола и раздоров внутри Церкви. Ряд приходов находился в руках обновленцев. Если, служа в предыдущих епархиях, владыка имел возможность объезжать все города, служить во многих храмах, контролировать деятельность клира, то есть полноправно и полно­кровно управлять епархиями, то здесь была совсем другая картина. Преосвященный из Калуги никуда не выезжал. За время своего служения на Калужской кафедре он не только не был ни в одном городе своей епархии, но и вообще никуда не выезжал за пределы города, не считая поездок в Москву по церковным делам. Раскол, раздоры не просто огорчали владыку, но доставляли ему глубокие страдания. «…Вдвойне страдал, сознавая свою беспомощность и не­возможность развернуть свою апостольскую деятельность во всей силе. Молча, страдал, смиренно преклоняясь пред непостижимыми для человеческого разума судьбами Божиими…»

Но настоящий удар настиг его летом 1931 года, когда были аре­стованы его ближайшие и давние сподвижники, которые служили с ним еще в Перми. Один из них – иеромонах Глинской пустыни Андроник, духовник владыки, другой – молодой иеродиакон Али­пий, исполняющий обязанности секретаря. Владыка очень тяжело переживал разлуку и скорбел о близких людях, заключенных в узы.

Несмотря на все трудные обстоятельства, владыка с честью и до­стоинством нес свое служение, будучи особенно ревностным в том, в чем ему никто не мог чинить препятствий: в благолепии и возвы­шенности проводимых им служб. С восхищением пишет биограф о богослужениях Преосвященного: «Служил он восторженно, весь отдаваясь молитве, вкладывая всю душу в смысл произносимых им святых слов».

Владыка ввел некоторые новшества, по достоинству оцененные прихожанами. Например, впервые в Калуге епископом Павлином были введены вечерние богослужения по воскресным дням, кото­рые отличались торжественностью и совершались по особому чину, возможно, составленному самим Преосвященным.

Биограф признает, что владыка не был красноречивым пропо­ведником, но как раз простота и искренность его проповеди нра­вилась прихожанам: изложенные с глубокой верой истины легко запечатлевались в сердцах слушающих.

Благословляя прихожан после службы, Преосвященный начи­нал петь молитвы, привлекая всех к песнопению. Перед выходом из храма владыка и окружающие его снова начинали петь, и в такой обстановке радостного всеобщего песнопения завершалась служба.

Церковное пение Преосвященный очень любил. Он обладал несильным, но приятным по тембру тенором. Биограф так опи­сывает впечатления от пения владыки тропаря Великой Субботы «Благообразный Иосиф»: «Даже в неслужебные часы и не только во время Великого Поста он предлагал пропеть это умилительное песнопение. Причем во время пения он как бы уходил от всех. Лик его становился отрешенным… Казалось, что в этот миг он всецело переносится душою туда, где совершилось много веков назад ис­купление человеческого рода. Перед его духовными очами стояла, как живая, картина положения во гроб Богочеловека».

Владыка организовал при Казанском храме хор из любителей церковного пения. Он очень сдружился с певчими. В праздничные дни приглашал их в гости. После скромной трапезы и гости и хозя­ин пели церковные песнопения, псалмы, духовные стихи.

Всем своим особенным, чистым духовным обликом владыка вы­зывал любовь верующих.

Владыку никто никогда не видел в раздражении и гневе, его сми­рение и кротость вызывали изумление. Духовные чада запомнили один очень поучительный эпизод из жизни владыки, его приво­дит биограф: «Однажды Преосвященный, возвращаясь, откуда- то домой, встретился на улице с одним гражданином, старостой одной из калужских церквей, у которого покупался материал для ремонта дома. Гражданин этот начал грубо требовать деньги в упла­ту за материал. Преосвященный, ничего не подозревая, так как деньги давно были уплачены одному доверенному лицу, ведущему все расходы по ремонту, ответил, что все уплачено в свое время. Тогда Н. начал поносить его грубыми и неприличными словами, оскорбительными не только для епископа, но и для простого че­ловека. Говорили впоследствии, что он, в порыве ярости, даже ударил Преосвященного, требуя деньги. Верно ли это последнее или оно плод фантазии – неизвестно. Достоверно то, что Преосвя­щенный возвратился домой необычайно взволнованным. На нем, как говорится, лица не было. Быстро пройдя в свой кабинет, он заперся там. Минут десять-пятнадцать быстро ходил по комнате. Затем несколько минут длилась тишина. Внезапно открылась дверь, и владыка, с таким же взволнованным лицом, не говоря ни слова, ушел из дома. Это было необычайно… Через некоторое время он вернулся и опять, уже надолго, заперся в своем кабинете. Весь этот день Преосвященный был очень молчалив и задумчив, что редко с ним случалось. Впоследствии выяснилось, что он ходил к этому человеку, так больно и незаслуженно оскорбившему его, и просил у него прощения. Пораженный таким смирением святителя, Н. упал перед ним на колени, умоляя простить его… Этот факт, говорящий о великом смирении Преосвященного, стал известен только впо­следствии, так как сам владыка никому об этом не говорил».

Дни служения епископа Павлина в Калужской епархии подхо­дили к концу. Летом 1933 года он неожиданно получил телеграмму от своего друга из Москвы, в которой сообщалось о том, что вла­дыку переводят в Могилевскую епархию. Биограф рассказывает о том, что это сообщение поразило и огорчило владыку: он не хотел уезжать из Калуги и не понимал причины своего перевода. Владыка даже переменился после этого известия: стал более замкнутым, суровым. По городу ходили слухи, что кто-то из калужского духо­венства написал донос на епископа Павлина в Священный Синод. Недобрые предчувствия одолевали его мать, да и владыка не мог не понимать, что происходит в стране, не мог не видеть, что идет настоящая охота на священнослужителей. Биограф свидетельству­ет: «Духом он еще ранее предвидел, что его ожидает в будущем. Не один раз, глубоко задумавшись, вдруг произносил: “Наш путь – крестный путь…” Или такие слова: “Наш путь – тюрьма, ссылка, смерть…” Однажды он сказал одной из своих духовных дочерей: “В конце жизни мы скроем себя от мира…”» Эти настроения усугубля­лись еще и тем, что прежний управляющий Могилевской епархией епископ Феодосий (Ващинский), преемником которого становился Преосвященный Павлин, был арестован.

Знакомясь с биографиями архипастырей тех лет, можно за­метить, как часто их переводили с кафедры на кафедру, из города в город. Оказывается, за скупыми и обыденными фактами их пере­водов было столько тяготы, столько недоумений и огорчений, как это видно по биографии епископа Павлина.

В конце августа 1933 года владыку вызвали в Москву и офици­ально известили о переводе его в Могилев с титулом архиепископ Могилевский. В Казанском храме прошла последняя литургия, на ко­торой владыка прощался со своей паствой: «Горестно было смотреть на Преосвященного, – пишет биограф, – когда он в последний раз служил в Преображенско-Казанском соборе Божественную литур­гию. Вид его был – как образ скорбного ангела. Когда он произносил возгласы, голос его неоднократно прерывался от с трудом сдерживае­мых рыданий. Стоя на амвоне, после окончания литургии, и в послед­ний раз благословляя теснившийся к нему народ, он плакал. Крупные слезы тихо катились по его бледным щекам. Плакали мальчики, его маленькие иподиаконы, плакали почти все подходящие к нему».

В первых числах сентября 1933 года владыка Павлин уехал в Мо­гилев в сопровождении одного духовно близкого ему иеромонаха. Уехал налегке, взял с собой только самое необходимое. Мама вла­дыки оставалась пока в Калуге.

В Могилеве владыку ждал теплый прием со стороны духовен­ства и мирян. Поначалу владыка часто приезжал в Калугу, чтобы увидеться с матерью, друзьями. В 1934 году Евдокия переехала в Могилев к сыну. Дом в Калуге опустел, хотя книги, иконы, ме­бель – все, будто дожидаясь хозяина, оставалось на месте. Друзья получали от владыки письма. Жизнь его, как сообщает биограф, текла относительно спокойно.

Однако обстановка в Могилевской епархии была не менее слож­ной, чем в Калужской. К началу 30‑х годов действующими остава­лись лишь несколько церквей. Власти закрыли все кафедральные соборы. В Могилевском Трехсвятительском кафедральном хра­ме устроили клуб для рабочих хлебзавода. Кроме того, Могилев являлся одним из центров обновленчества в Белоруссии, здесь существовал так называемый «Белорусский Священный Синод», членами которого были обновленческие «митрополиты». Часть белорусского духовенства, возглавляемая епископом Бобруйским Филаретом (Раменским) держалась автокефальной позиции, не под­чиняясь ни обновленцам, ни Патриархии. Они создали так называ­емую «Белорусскую автокефальную церковь».

Драматичным было и то, что в период насильственной коллек­тивизации и усиления гонений и репрессий некоторые священ­нослужители отказывались исполнять свои пастырские обязанно­сти и подавали епископу Феодосию, служившему в Могилевской епархии до владыки Павлина, прошения об увольнении. На таких прошениях владыка накладывал резолюции следующего содер­жания: «Лишается сана с предупреждением, что обратно принят никогда не будет, даже в том случае, если власть переменится». Владыка Феодосий непримирим был и по отношению к автоке­фалистам.

На фоне этих раздоров, расколов, нестроений, страха органы ГПУ смогли завербовать осведомителей и провокаторов в среде духовенства, которые выступили потом лжесвидетелями на про­цессе против владыки Феодосия, а в дальнейшем и против Высоко­преосвященного Павлина.

В Могилеве владыка Павлин совершал богослужения в Свято- Покровской церкви, этот храм в те годы являлся кафедральным. Преосвященный стяжал любовь и уважение могилевского духо­венства и мирян.

Владыка снимал квартиру в многодетной семье Игнатия Петро­вича и Юлианы Васильевны Ситниковых. Ситниковы сохранили и передали детям устные воспоминания об архиепископе Павлине. Владыка очень полюбил их детей, рассказывали они, и никогда не возвращался домой без гостинцев для ребятишек. В доме отсут­ствовал водопровод, и по утрам детвора помогала ему умываться, поливая воду из кружки на руки. В благодарность за оказанный Ситниковыми приют (а в те годы это было небезопасно) святитель Павлин подарил им свою фотографию, изображающую его в архи­ерейском облачении. На обороте он сделал надпись: «На святую и молитвенную память боголюбивым моим хозяевам Игнатию Пе­тровичу и Иулиании Васильевне и деткам их: Андрею, Петру, Лидии и Валентине Ситниковым от Павлина, Архиепископа Могилевского. Да благословит Господь дом Ваш. А. П.». Эту фотографию они со­хранили. Но самой ценной реликвией, которую владыка подарил семье, стало напрестольное Евангелие (1868 года издания), которое дети Ситниковых свято сберегли в продолжение последующих 60 лет, передав затем на хранение Могилевскому архиепископу Максиму (Крохе).

Владыка Павлин стал подлинным преемником епископа Феодо­сия (Ващинского), продолжая его борьбу с обновленцами и автоке­фалистами. Теперь эта борьба сводилась к встречам, переговорам, увещеваниям. Владыка убеждал раскольников присоединяться к Патриаршей Церкви. Правда, в условиях слежки и доносительства из осторожности ему пришлось поменять тактику. Любые действия в сторону объединения Церкви сотрудниками НКВД рассматри­вались как контрреволюционная работа – создание «церковного контрреволюционного блока». Арестованный вместе с владыкой священник Павел Кернажицкий на допросе 9 октября 1935 года рас­сказывал, что владыка проводил свою работу «настойчиво и полу­легально, кабинетным путем обрабатывая отдельных священников и присоединяя их к Патриаршей ориентации. В последнее время он таким путем присоединил ряд лиц из обновленчества… а также и из автокефалии». Владыка упростил процедуру воссоединения отпавших священников с Патриаршей Церковью: если раньше каж­дый из присоединявшихся всенародно отрекался в храме от своего бывшего уклонения – обновленчества или автокефалии, то теперь исповедь совершалась келейно.

Именно эта объединяющая Церковь деятельность архиепископа Павлина вызывала особую неприязнь органов НКВД и стала причи­ной ареста владыки. Преосвященный через посредников вел тайные переговоры с главой автокефальной церкви Белоруссии епископом Бобруйским Филаретом. Ему уже удалось договориться об упразд­нении Белорусской автокефальной церкви через присоединение ее к Московской Патриархии. Об этом он составил докладную записку на имя заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) и отправил ее в Москву. Каким-то об­разом о рапорте владыки Павлина узнали в НКВД. Было принято решение о его аресте.

И вот в роковой день 2 октября 1935 года в квартире владыки был произведен обыск. Преосвященного арестовали вместе с его келейником иеромонахом Андроником (Лукашом), который лишь два месяца назад вернулся из заключения. Были произведены аре­сты людей из близкого окружения владыки – всего 16 человек. За­ключенных доставили в Минскую тюрьму. Начались изматывающие допросы. Главное обвинение, предъявленное владыке, заключалось в том, что он вел работу по созданию «единого церковного контр- революционного блока» и занимался антисоветской агитацией. В вину ему поставили даже проведение богослужений в еще от­крытых храмах.

На допросах следователь пытался добиться от Преосвященного показаний в организации подпольного контрреволюционного цен­тра. Из протокола допроса от 8 октября 1935 года:

«Вопрос следователя: Признаете ли Вы себя виновным в том, что Вами в контрреволюционных целях проводилась организа­ционная и практическая работа по созданию единого церковного контрреволюционного блока?

Ответ архиепископа Павлина: Виновным себя в этом не при­знаю.

Вопрос: Как же можно расценить Ваше обращение к заместите­лю Патриаршего Местоблюстителя о присоединении к Вам Бело­русской Автокефальной Церкви как не попыткой создания такого блока?

Ответ: Мое обращение к заместителю Патриаршего Место­блюстителя было вызвано исключительно религиозной заботой о спасении запрещенного епископа Филарета и его верующих.

Вопрос: Вы это делали по просьбе епископа Филарета, возглав­ляющего в Белоруссии Автокефальную Церковь?

Ответ: Нет, я это делал по своей личной инициативе и как свое мнение.

Вопрос: Что Вас побудило обратиться в Москву о присоединении Автокефальной Церкви, раз Вы на это не имели согласия епископа Филарета?

Ответ: Религиозная забота о епископе Филарете». По справедливому мнению исследователя Ф. Кривоноса, влады­ка Павлин намеренно представил дело так, что никакого согласия о присоединении к Патриаршей Церкви со стороны епископа Фи­ларета не было, чтобы не дать повода арестовать его. Следователь это понимал, поэтому в последующих допросах снова возвращался к этому пункту.

Из протокола допроса от 28 ноября 1935 года:

«Вопрос следователя: Говорили ли Вы с митрополитом Сергием об объединении всех церковных ориентаций в БССР?

Ответ архиепископа Павлина: В 1934 году я говорил Сергию, что если бы епископ Филарет покаялся, то хорошо было бы его при­нять в Патриаршую Церковь.

Вопрос: Что на это Вам сказал Сергий?

Ответ: Сергий мне сказал, что дело в Филарете.

Вопрос: Велись ли Вами разговоры с епископом Филаретом о его покаянии и присоединении к Патриаршей Церкви?

Ответ: Никакие переговоры на эту тему с Филаретом не велись.

Вопрос: Чем же тогда вызвана Ваша докладная записка на имя Сергия о присоединении к Патриаршей Церкви Белорусской Ав­токефалии во главе с епископом Филаретом?

Ответ: Желанием спасения Филарета и его паствы от запре­щения.

Вопрос: В Вашем ответе явное противоречие. Ведь Сергий Вам сказал, что дело в Филарете, а Вы, не спрашивая Филарета, пишите докладную записку с ходатайством о его присоединении: как же это объяснить?..».

 На этот вопрос следователи так и не получили ответа от Преос­вященного. А вот лжесвидетели и осведомители охотно оговарива­ли владыку. Показания против архиепископа Павлина дали разные провокаторы-осведомители.

Пять месяцев шло следствие. Матушка Евдокия после аре­ста сына совсем сникла, заболела и слегла. Она так и не смогла поправиться и умерла 7 января 1937 года в полном неведении о дальнейшей судьбе единственного и любимого сына. Похоронена на Могилевском кладбище. Ее могилу до сих пор помнят и знают жители Могилева. По словам анонимного биографа, владыка Пав­лин о смерти матери узнал в тюрьме. Но этого не могло быть, по­тому что весной 1936 года он был уже в лагере. Возможно, биограф неточно указал дату смерти матушки.

В ходе следствия владыка своей вины не признал. 19–21 апреля 1936 года состоялось закрытое судебное заседание. Владыке был вынесен приговор: 10 лет исправительно-трудовых лагерей с от­быванием срока в Сиблаге.

Весной 1936 года Преосвященный прибыл в Западно-Сибир­ский край, в Ново-Ивановское отделение Сиблага НКВД. В учетно - статистической карточке заключенного так характеризовалась его внешность: рост выше среднего, телосложение худощавое, волосы светло-русые, цвет глаз серый, нос обыкновенный, особых примет нет. В графе «постановление квалификационной комиссии» значи­лось: «чернорабочий».

Первое время друзья владыки довольно часто получали от него письма, и, как пишет биограф, письма его дышали бодростью: «Он не падал духом, питая надежду на возвращение. К концу 1938 года письма прекратились. Ни на посылки, ни на письма его верных друзей ответа не было». Очевидно, биограф здесь опять допустил неточность в датировке. Речь должна идти о 1937 годе, потому что владыка был расстрелян в конце 1937-го.

Ново-Ивановский лагерь являлся сельскохозяйственным отде­лением Сиблага. В самом лагере были свинофермы, вокруг распола­гались сельскохозяйственные угодья. Владыка работал бригадиром полевых работ. О роде его работ свидетельствует лагерная характе­ристика: «З/к Крошечкин Петр Кузьмич, статья 72–76, срок 10 лет, л/д 235147, во время нахождения в подконвойном городке свино­фермы Ново-Ивановского отделения работал бригадиром. К работе относился удовлетворительно, ежедневное задание бригады выпол­нял на 30–40 % с плохим качеством, тем самым старался затянуть уборку урожая. Вел религиозную пропаганду среди лагерников, где организовывал верующих, проводил религиозное пение». Характеристика была дана 2 октября, когда владыка уже находился в заключении под следствием, поэтому составитель не пожалел для нее черной краски. Нет сомнений, что сами заключенные были ему благодарны за щадящий режим работы.

В Ново-Ивановском отделении Преосвященный испытывал все тяготы лагерной жизни: полуголодное существование, тяже­лый труд, унижения и издевательства, пещерные бытовые усло­вия. Единственной радостью было общение с близкими по духу людьми, священнослужителями. В особенности владыка сблизился с епископом Аркадием, который тоже когда-то управлял Пермской епархией. Во взаимной поддержке оба владыки старались быть всегда рядом: вместе ели, спали на соседних нарах, и, главное, они не отступали от предназначенного им пастырского служения, смер­тельно опасного в лагере. Здесь голодные люди за дополнительную пайку легко соглашались быть осведомителями.

Владыка Павлин по утрам служил молебен, на который соби­рались заключенные духовного звания и верующие. Он говорил: «Издевательства и гонения советской власти на верующих только укрепляют нашу веру в Бога, а поэтому мы должны неустанно под­держивать дух религии не только в себе, но и в других людях». Доносчиков оказалось более чем достаточно. 28 сентября 1937 года владыка был арестован в лагере вместе с епископом Ар­кадием и другими священнослужителями. Им было предъявлено обвинение в антисоветской деятельности, главным организатором этой деятельности лагерное начальство объявило владыку Павлина: «Отбывая наказание в Ново‑Ивановском отделении Сиблага НКВД, являлся организатором контрреволюционной группы заключенных из бывших служителей культа, которая под маской религиозных об­рядов проводила контрреволюционную деятельность в лагере».

30 сентября 1937 года состоялся допрос владыки. Из протокола допроса:

«Вопрос следователя: Вам предъявляются обвинения, что вы, отбывая наказание в Ново-Ивановском отделении Сиблага НКВД, создали контрреволюционную группу из заключенных, проводили контрреволюционную агитацию, направленную на дискредитацию соввласти, распространяли контрреволюционную клевету на новую сталинскую конституцию. Дайте показания по существу предъяв­ленного вам обвинения.

Ответ архиепископа Павлина: Эти обвинения я отрицаю, контр- революционную группу я не создавал и заключенных вокруг себя не группировал, контрреволюционную агитацию я также в лагере не проводил, не высказывал контрреволюционную клевету по Кон­ституции СССР.

Вопрос: Вы не хотите говорить правду. В распоряжении след­ствия имеются данные, изобличающие вас в том, что вы группи­ровали вокруг себя заключенных, создали контрреволюционную группу и проводили в группе контрреволюционную агитацию. Дай­те правдивые показания.

Ответ: Я еще раз заявляю, что заключенных вокруг себя не группировал и контрреволюционную группу не создавал, контр- революционную агитацию не проводил.

Вопрос: Вы лжете. Вам зачитываются показания свидетеля […], которыми вы изобличаетесь в том, что вы проводили контрреволю­ционную агитацию и группировали вокруг себя заключенных […]. Следствие предлагает вам говорить правду.

Ответ: Показания […] неправда. Заключенных я не группи­ровал вокруг себя и контрреволюционную агитацию среди них я не проводил. Не отрицаю, что с заключенными […] мы соби­рались – сходились во дворе подконвойного городка, а иногда и в бараке, разговаривали между собой по вопросам, касающимся лагерных условий жизни и работы. Но никаких контрреволюцион­ных разговоров как между собой, так и с другими заключенными мы не проводили.

Вопрос: Вы уклоняетесь от правдивых показаний. Вам зачитыва­ются показания свидетеля […], которыми вы также изобличаетесь в контрреволюционной агитации в лагере. Перестаньте лгать, го­ворите правду.

Ответ: Свидетель […] тоже показывает неправду, контрреволю­ционную агитацию в лагере не проводил, точно так же не говорил, что скоро наступит конец соввласти. Не отрицаю, что во дворе под­конвойного городка я устраивал молебны, куда приходили и дру­гие заключенные, преимущественно попы, и пели вместе со мной церковные песнопения. В этом, я считаю, нет состава преступле­ния, так как в сталинской конституции [сказано], что дается право свободного отправления религиозного культа – всем.

Вопрос: Вы их созывали или они собирались к вам сами?

Ответ: Нет, я их не собирал и не поручал никому собирать, а со­бирались сами, вслед за мной.

Вопрос: Назовите лиц, кто с вами участвовал в этих сборищах.

Ответ: Из лиц, постоянно бывавших на этих сборищах, были […]. Остальных я не помню.

Вопрос: О вашей контрреволюционной деятельности в лагере в своих показаниях говорит также свидетель С. Вам зачитываются его показания. Что вы скажете теперь?

Ответ: Показания С. не верны. Не отрицаю, что с ним я имел беседы, но вопросы политического характера, в частности новой конституции, в разговорах не затрагивали.

Вопрос: Вам зачитываются показания еще одного свидетеля […], которыми вы изобличаетесь в том, что под флагом толкования би­блии вы проводили контрреволюционную агитацию, направленную на дискредитацию соввласти, называли ее властью дракона. Теперь вы тоже будете отрицать свою виновность?

Ответ: Показания […] ложны. Я не скрываю, что разговоры по истории религии я вел с немецким пастором, но ни одним сло­вом не упоминал советскую власть. Речь шла только вокруг рели­гиозно-философского [содержания]. О библии совершенно в этих разговорах не упоминалось.

Вопрос: Что еще можете добавить к своим показаниям?

Ответ: Добавить к своим показаниям ничего не имею».

На допросе 1 октября 1937 года владыке были предъявлены новые «изобличающие» в контрреволюционной деятельности сви­детельские показания, которые он отверг как лживые.

По постановлению «тройки» УНКВД по Новосибирской области от 28 октября 1937 года владыка Павлин и проходящие вместе с ним по делу епископ Аркадий (Ершов), священники Анатолий Левицкий и Никандр Чернелевский, а также и псаломщик Киприан Анников были приговорены к высшей мере наказания и 3 ноября 1937 года расстреляны.

Характеристика Петра Кузьмича Крошечкина. Архив УФСБ России по Кемеровской области. Д. П-12421. Т. 1. Л.10

Владыка Павлин реабилитирован 18 августа 1989 года прокура­турой Кемеровской области.

На Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви 2000 года архиепископ Павлин и перечисленные выше Новомуче­ники были причислены к лику святых по представлению Новоспас­ского монастыря Московской епархии.

Также по одному делу с архиепископом Павлином были рас­стреляны трое неканонизированных подвижников – архиепископ Глеб (Покровский), игумен Петр Чернышев и иеромонах Тимофей Стрельников. Место последнего упокоения Преосвященного Пав­лина, как и других, с ним пострадавших, неизвестно.

Свое повествование о владыке Павлине глубоко любящий его ученик завершил яркой восторженной характеристикой душевного облика учителя: «Отличительной чертой характера Преосвященно­го, как уже неоднократно говорилось, была любовь – всеобъемлю­щая, святая любовь. Он всех любил. Сердце его легко отзывалось как на горе и страдание, так и на радость. Он плакал с плачущими и радовался с веселящимися.

Он был незлобив, как дитя. Никто никогда не видел его гнева­ющимся. Он как бы не замечал зла. Некая благодатная сила охра­няла его душу от духа неприязни. Трудно было вывести его из тер­пения, и терпение его было изумительно. Смирение его и кротость достойны глубокого преклонения и подражания… Характер у Пре­освященного был веселый, простой и открытый. Он был очень общителен и гостеприимен. В разговорах с окружающими любил пошутить, но шутки его были всегда невинны и беззлобны. Он никогда никого не осуждал. Даже факты вопиющей несправедли­вости и беззакония он предпочитал обходить молчанием. Одного он не переносил – сплетен, клеветы, злоречия и предательства… К таким он сразу делался холоден, и уже трудно было впослед­ствии человеку, осмелившемуся на выражение подобных чувств, вновь снискать его расположение… Преосвященный благодатью Святого Духа, он поражал иногда мудростью своих изречений. Чувствовалась великая, сокровенная в духе жизнь…»

Биограф выражал твердую уверенность – и не ошибся! – что владыка «увенчал конец своего жизненного поприща венцом испо­ведничества и мученичества». И, как духовное чадо его, обращался к владыке с молитвой: «Помяни пред лицем Всемогущего Бога, Вла­дыка святый, всех нас, духовных детей твоих, вспоминающих тебя всегда в убогих молитвах своих. Умоли за нас Всемилостиваго, да простит нам прегрешения наша и сподобит нас, вместе со святыми Своими, праздновать вечную Пасху, в невечернем дни Царствия Своего. Аминь».

В 2007 году в белорусской газете «Могилевские ведомости» появилась статья Людмилы Гришановой «От зари утренней», по­вествующая о чудесной находке фотографий владыки Павлина в заброшенном полусгоревшем доме на одной из могилевских улиц. Обстоятельства этой находки очень необычны.«Три года назад в Могилеве произошло неординарное событие. 2 августа, в праздник Ильи Пророка, могилевчанка Валентина А., живущая в частном секторе возле Дубровенки, шла по улице Са­довой. Когда проходила мимо необычного деревянного дома, при­строенного к каменным колоннам, странное волнение овладело ею. Глаза увидели жилище, обезображенное пожаром. Что заставило женщину толкнуть калитку и ступить на пепелище чужой жизни? Она до сих пор не знает ответа на этот вопрос. И только догады­вается что – Промысел Божий. Среди руин дома, о котором позже узнала, что его последний жилец ушел в мир иной, а пожар спро­воцировали бомжи, забравшиеся на ночлег, бывшая учительница приметила одну внутреннюю стену, не опаленную огнем. После тушения пожара обои на ней набрякли и отвалились вместе с газе­тами 30-х годов, на которые были наклеены. На них лежали веером три старые, но хорошо сохранившиеся фотографии. На одной был запечатлен священник в парадном облачении с посохом в руке, с крестами и панагией, подвешенными на цепочках и покоящимися на груди. Сказать, что Валентина А. была шокирована, – недоста­точно. Она была поражена до глубины души. Как человек верующий, понимала, что случайностей в жизни не бывает. Дело в том, что свя­щенник с фотографии накануне приснился ей во сне! По признанию учительницы, многие годы преподававшей физику и математику, что свидетельствует о ней, как о человеке, привыкшем мыслить логически и “поверять алгеброй гармонию”, сны ей снились крайне редко, черно-белые и смутные. Этот же был ярким, цветным. Будто владыка Павлин, возведенный в сан архиепископа Могилевского и Мстиславского в августе 1933 года и арестованный 2 октября 1935 года, явился во сне женщине в кротком молчании. Но от него исходила умиротворяющая благодать… То видение воплотилось неожиданным образом наяву. Не узнать владыку Павлина было невозможно: образ архиепископа взирает на могилёвчан с фрески на наружной стене Свято-Георгиевского храма, расположенного рядом с Трехсвятительским собором…

…Судя по датам на газетах, фотографии были припрятаны в те смутные времена, когда владыка Павлин был гоним светскими властями. Сохранение их могло обернуться для людей, живших в доме, арестом, лагерями. И даже стоить жизни. Кстати, на об­ратной стороне фотографии владыки имелась надпись: “На святую и молитвенную память, боголюбивой Матушке Анастасии Жданко от Павлина Архиепископа Могилевского. Будь истинной ученицей и послушницей Христовой. Стремись достигнуть своей родины – обители святых на небеси. Архиепископ Павлин 1934 г. 31/18 Ав­густа. Могилев”».

Валентина сочла чудом возвращение фотографии через семьде­сят лет после акта дарения. Так же восприняли явление и другие верующие, кому женщина показывала находки».

На второй из трех чудом явленных фотографий запечатлена, по мнению старожилов города Могилева, мама владыки Павлина Евдокия. На ней, по свидетельству автора статьи Людмилы Гриша­новой, было монашеское облачение. На третьей фотографии заснят старец с книгой, который напоминал священника Свято-Покров­ской церкви – отца Павла.

Чудесное обретение изображения владыки Павлина произошло спустя четыре года после причисления его к лику святых.

Бережно сохраняется память о Преосвященном в Могилеве. На могиле мамы владыки Евдокии служатся панихиды.

У дома Ситниковых, отстроенного после войны на фундаменте того, в котором некогда жил владыка Павлин, еще растет старый сад. Хозяева помнят место, где Преосвященный, сидя на скамье, любил встречать утреннюю зарю. Они до сих пор называют это место «беседкой».

В апреле 2007 года в Могилеве на берегу Днепра, где некогда стояла Свято-Покровская церковь, в которой служил священному­ченик архиепископ Павлин, установлен поклонный крест. Может быть, когда-нибудь здесь восстановят разрушенный Покровский храм.